Всё в дыму… [СИ] - Aruna Runa

А потом – лед.

Стерх сжал побелевшие от гнева губы и опустил руку. Спрятал в кармане штанов неприметного цвета хаки. И внезапно Ди, забыв о пистолете, всем телом подался вперед, словно желая ухватиться за Стерха. Тот отшатнулся, и в его слегка раскосых глазах полыхнуло. Ди никогда раньше не видел такого огня – черного в черном. Это и есть та самая ненависть?

– Не подходи. – Стерх демонстративно сплюнул, повернулся спиной и зашагал прочь, в сторону станции, обратно в метро, где его наверняка ждали.

Ди мог бы его окликнуть, попытаться рассказать, объяснить. Но не двинулся с места.

**20**

Пятница. Донна Лючия в мужских шортах и майке-борцовке лупит баскетбольным мячом по бетону за гаражами. Землю потряхивает от далеких взрывов. Каратарские джума-масджиды полны народу с ультразвуковыми радиомаячками в молитвенных ковриках, тюбетейках, халатах. Пир для штурмовиков и бомбардировщиков.

Ди, не менее часа отмокавший под горячим душем, вышел на кухню босиком, в расшитом цветками и бабочками пижамном комбинезоне, намереваясь сразу после ужина отправиться в кровать.

Феликс примостился у стола, задумчиво перебирая что-то на круглом подносе. Рядом лежала кучка коричневых плоских зерен.

– Доброго вечера, сэр! – Он сполз с табурета и неуклюже поклонился, поправляя голубенький фартук. Ди с удивлением опознал кокетливые оборки и рюши: этот, с позволения сказать, предмет одежды он мельком видел на обложке журнала "Озорные хозяйки дома", который Никки как-то пыталось спрятать под скатертью. А потом – множество раз – на самом Никки.

– Здравствуйте, Феликс. – Ди влез на высокий табурет, подцепил накрахмаленный уголок льняной салфетки, втянул носом пьянящий аромат жареного мяса. Котлеты. Что бы Феликс ни напихал в фарш, пахло крышесносно, как выражались старшеклассники в школе. И свежий салат, густо посыпанный толченой дубовой корой.

Как же все-таки хорошо принимать пищу дома, подбирая кусочки серебряной вилкой с фарфоровой тарелки, а не грязными пальцами с куска подозрительного пластика! Пора перестать закрывать глаза на очевидное: Ди всего-навсего боялся самостоятельной жизни, потому и убегал из дома. Послезавтра он велит герру Линденманну съездить в город за лампочками и провести внеочередную генеральную уборку. Скоро каникулы, будет отпуск на все лето, полная свобода, никаких ограничений. Можно и не возвращаться на эту дурацкую работу.

Да, он лишился родителей, да, стал последним из Греев, ну и что? Ди жив-здоров, никому ничего не должен и будет наслаждаться жизнью по полной. Кто сказал, что одиночество – не благо? Свобода и безопасность – вот и все, что имеет значение. А они возможны именно в одиночестве. Никаких охотников, художников и их безумных картин. Люди живут недолго, война кончится, нужно лишь запастись терпением. Просто жить, спокойно и тихо. Несколько поколений – и все изменится, от нынешних знакомцев Ди и памяти не останется.

Холодный бутон в его груди шевельнулся, выгибая и снова сворачивая стебель. Расправленные листья легонько царапались зубчатыми краями. Кончики лепестков окрасились в нежный дым. В целом, будь растение реальным, Ди сказал бы, что это роза, роза необычных оттенков. Пепел и аметист. Вот люди, к примеру, в какие только цвета несчастные цветочки не перекрашивают. Зачем-то.

Короче, к черту людишек с их непонятными мотивами и проблемами, мелкими дрязгами и противоречивыми поступками! Нормальному грею следует держаться от них подальше. Он не пуэсторианец, чтобы купиться на байки о красоте всеобщего смешения.

Тут бы в том смешении, что под боком происходит, разобраться.

– Что вы делаете, Феликс? – со вздохом обратился Ди к донне Лючии. Хотя и так было ясно.

– Перебираю чечевицу, сэр, – отрапортовала пятничная личность басом. – На завтра.

Приплыли. Феликс в фартуке Никки, перебирающий чечевицу для Фрумы-Дворы. Ди, конечно, был в курсе, что личности донны Лючии каким-то образом общаются между собой. Влюбленность воскресного герра Линденманна в приходящего по средам андрогина уже не вызывала удивления. Зато сама донна Лючия вызывала немалое беспокойство – и довольно давно.

Напрасно Ди так долго пренебрегал своими домашними обязанностями, слишком увлекся тем, что происходит снаружи… Вот папа и мама ни за что бы такого не допустили.

– Вас кто-то попросил это сделать, Феликс? – Ди облизал зубчики вилки, смутно сожалея, что нельзя поступить так же и с тарелкой, и теперь мелкими глотками смаковал подсоленную воду.

– Да, сэр. Та женщина, сэр. Насти.

– Насти? – Ди не помнил значения этого слова, но совершенно точно знал, что в каких-то древних языках оно употреблялось как ругательство. Nasty. Не похоже на Феликса – инвективить, к тому же в адрес женщины.

– Женщина-дровосек, сэр.

Ди опустил граненый стакан на столешницу прямо-таки с неприличным стуком. И даже не извинился: изумление выбило из него правила человеческого этикета.

– Что?

Видимо, личности донны Лючии не просто смешивались, во всех смыслах этого слова. Как бы не оказалось, что каждая из них параллельно еще и сходит с ума – по отдельности, по-своему.

– Ну как же, сэр. – Феликс отставил поднос, воздел к Ди бесхитростный взор: – Ваша садовница. У нее топор и газонокосилка.

Ди сглотнул и откашлялся.

– Вы говорите о Настасье Филипповне?

– Да, сэр! – обрадовался Феликс. – У нее такое трудное имя. Сэр.

– А она… гм… не пояснила, для чего ей чечевица?

– Пояснила, сэр. Сказала, что религия запрещает другой даме… как же это было?… обращаться с просьбами к постороннему мужчине, сэр.

– Ах вот оно что, – протянул Ди. Хорошо, что он покончил с ужином. Иначе от таких новостей мог бы пропасть аппетит. – И как давно… вернее – почему же Настасья Филипповна не обращалась к вам за чечевицей раньше?

– Полагаю, потому что раньше они не были знакомы с той дамой. Или ей не нужна была чечевица, сэр.

– Ясно.

Ясно было лишь, что Настасья Филипповна начала общаться с Фрумой-Дворой относительно недавно. То есть безумие прогрессирует. Некоторое время Ди следил за тем, как пятничная личность донны Лючии сортирует зерно, и вдруг сообразил, что они сидят почти в полной темноте.

– Феликс, вам хорошо видно?

Пальцы застыли в воздухе. Донна Лючия напряглась и, кажется, перестала дышать. Ди смотрел на происходящее с каким-то вялым интересом, хотя раньше непременно бы уже попытался взять контроль над ситуацией. Действительно, что такое слабая пожилая женщина по сравнению с двумя бандами вооруженных фанатиков в подземном тоннеле…

– Н-н-нх-ха… – Домработница с натужным стоном выдохнула через рот и запрокинула голову. Вплетенные в афрокосички ракушки нестройно щелкнули друг о друга. Ди впервые задумался: а кто их, собственно, плетет и расплетает? Ведь афрокосички тоже появились не так давно… Кстати, та еще морока, даже Никки никогда так не мучало свои платиновые парики…

– Феликсу плохо видно.

Ди подобрался на сиденье: этот голос не был ему знаком.

– Феликс устал.

Светлеющее в сумраке горло ходило ходуном, выталкивая слова:

– Они все устали… так устали, что стали… стали усталее стали… и перестали… встали… встали…

Донна Лючия стекла с табурета, задев рукой кучку отбракованной чечевицы. Зерна посыпались с негромким шорохом, прошуршали по полу в разные стороны, и снова все стихло. Только тяжело дышала донна Лючия. Спина ее теперь была неестественно выпрямлена, голова склонена набок, глаза закрыты.

– Феликс? – осторожно попробовал Ди через четверть часа. За это время он переместился к выходу, уплотнил кожу, прислонился к косяку. Утомленность и сон исчезли, Ди чувствовал себя свежим и бодрым. И еще – непривычно легким внутри. Как будто избавился от чего-то весомого и ненужного. Нет, не так: переставшего быть нужным.

– Die Wahrheit ist wie ein Gewitter, – отозвалась домработница хрипло. И, прокашлявшись, добавила: – Es kommt zu dir, du kannst es horen.

"Истина – словно гроза. Она идет к тебе, ты ее слышишь".

– Герр Линденманн?

– Здравствуйте, мистер Грей.

Ди автоматически кивнул.

– Как ваши дела, мистер Грей?

– Неплохо, – отозвался Ди, ощущая на своих губах кривую улыбку. – Неплохо для пятницы, герр Линденманн.

– Эм-м… Я не вовремя?

– Я всегда рад вас видеть.

– Прошу прощения. – Воскресная личность донны Лючии вытянула руки по швам, пристукнула каблуками. И, выдержав паузу, робко спросила: – Сейчас ночь?

– Можете вытащить свечи, – снисходительно отозвался Ди. Любопытство разгоралось в нем все сильнее. – Я знаю, где вы их прячете.

Герр Линденманн вслепую зашарил за печью, что-то бормоча себе под нос. Ди напряг слух – ему показалось, что голос разделился на два, – но герр Линденманн захлопнул рот и, нащупав столешницу, установил два подсвечника: свой, самодельный, с замусоленным огарком свечи, и тот, странный, с множеством чашечек и при этом плоский – Ди называл его не иначе как "канделябр".